Посмотрела трейлер к «Матильде». В очередной раз вспомнила Алексея Германа, почему он отказался в Голливуде снимать фильм о блокадном Ленинграде: «Я как представил себе эти розовые лица блокадников…» Есть такая несчастная черта у современного кино: оно слишком натурально, и верить ему очень трудно. Но вот что удивительно. Светлана Дружинина уже несколько десятков лет популяризирует историю русского императорского дома, изучая исторические источники, воссоздавая исторические костюмы. Судя по анонсам, привлечь финансирование на производство (не говоря о прокате) ей стоит огромного труда. И это несмотря на то что на «Гардемаринах» выросло целое поколение. Причем эти фильмы наверняка помогли кому-то сохранить веру в Россию и любовь к Родине на рубеже 1980-90х, а песни до сих пор распевает вся страна. Если «Гардемарины» были весьма целомудренны, то в некоторых сериях «Тайн дворцовых переворотов» выяснилось, что в царской России был секс (как если бы кто-то в этом сомневался). Но и все же романтическая, любовная линия оттеняет основной сюжет, который всегда построен на нашей связи с Родиной и семьей, потому что любовь любовью, а высшая ценность — гуманизм, и он проявляется всегда в служении Родине и своему народу.
И вот мы смотрим трейлер к «Матильде». Со звуком. Тратить огромные средства на жеманное «ах!» и падение бинокля Ларса Эйдингера при виде обнажившейся груди девушки, на его однообразную мимику и грим в стиле «главный хипстер на деревне» — это непростительная роскошь. Я даже не говорю о том, что ничего подобного не могло быть вообще. Речь идет о времени, когда девушка до замужества оставалась в доме родителей, а звезды сцены носили длинные юбки и проверяли все детали костюма. Какие бы отношения не связывали Кшесинскую с членами императорской фамилии, ее воспитание и внутренняя культура не допустили бы такого конфуза, который вообразил себе Учитель. Точнее, случись такое, Кшесинская ушла бы со сцены, потому что оставаться после такого позора было бы невозможно.
Как бы мы не относились к последнему русскому императору, нельзя делать из истории его отношений с балериной такую дешевую под(д)елку, особенно когда есть дневники государя, есть мемуары самой Кшесинской. Безусловно, это была любовь, страстная и запретная, которой никогда не суждено было перерасти в брак, и это сознавали оба. Но безусловно также и то, что Николай давно знал свою будущую супругу, и любил ее так, как любят недосягаемое совершенство. Увы, но Александра слишком поздно согласилась перейти в православие, и свадьба состоялась всего через неделю после смерти Александра III. И вот на экране перед нами плывут горностаевые мантии а-ля роскошный флисовый плед, а на лицах актеров, особенно у Эйдингера, полное отсутствие понимания, что ты играешь в историческом фильме, а не в наскоро состряпанной драме про несчастную любовь. А что, собственно, про любовь? Про то, что могут и не могут короли (или цари), давным-давно спела Пугачева. Дело лишь в том, что к Николаю это никак не относится, о чем пишет и Кшесинская:
«Чувство долга и достоинства было в нем развито чрезвычайно высоко, и он никогда не допускал, чтобы кто-либо переступал грань, отделявшую его от других.
По натуре он был добрый, простой в обращении. Все и всегда были им очарованы, а его исключительные глаза и улыбка покоряли сердца.
Одной из поразительных черт его характера было умение владеть собою и скрывать свои внутренние переживания. В самые драматические моменты жизни внешнее спокойствие не покидало его.
Он был мистиком и до какой-то степени фаталистом по натуре. Он верил в свою миссию даже после отречения и потому не хотел покидать пределов России».
И в миг сочетания браком с Аликс он вряд ли думал о Кшесинской, тем более не мечтал жениться на ней. Неизбежность расставания понимали оба. Как знать, если бы Аликс была уступчивее в вопросах веры, романа с Кшесинской вообще могло бы не быть. Думаю, если и заниматься историческими построениями, то лишь в таком ракурсе: не «что бы было, посмей Николай жениться на Кшесинской?», а «что, если бы Николай женился на Александре раньше, чем встретил Кшесинскую?» И ответ нам хорошо известен: даже если бы Кшесинская полюбила Наследника, ей пришлось бы познать страдание от невозможной любви гораздо раньше.
Я, конечно же, думаю, что вполне можно было бы снять подобный фильм, потому как из песни слов не выкинешь. Любовь была, роман был, глубокое чувство благодарности оба пронесли через всю жизнь, и, как бы не кокетничала местами Кшесинская, но усомниться в искренности, честности отношений между нею и Наследником невозможно. И думаю, что, рассказанная в таком ключе, эта история не повлекла бы никаких расследований и писем со стороны Натальи Поклонской, потому что это была бы история человеческих характеров, человеческой жизни. Но вместо этого нам подают позолоченную, дешевую сказку о том, как тяжела и неказиста была жизнь последнего императора, даже не дали жениться по любви, всего себя отдал на растерзание «этой стране». Так представляют себе «любовь» некоторые подростки, для которых самое большое страдание — отсутствие смс в течение пяти минут. Странно наблюдать, что именно этот взгляд перенесен на целую эпоху в истории русского балета и самой России. Странно, потому что фильм снимает команда взрослых людей, которые, видимо, так и не переросли подростковый максимализм. Странно еще и потому, что история людей, которых от нас отделяет целое столетие, подана так, словно она происходит сегодня, в мире, где пытаются привить амбивалентность ценностей и где понятие «родина» для некоторых — пустой звук.
Я никогда не смогу понять заявления, вроде сделанных Виктором Бортко и Алексеем Кудриным, что «художник имеет право на свой взгляд на любые исторические события, если это не противоречит уголовному кодексу» (Бортко) и что «пусть мы ошибемся несколько раз, но зато что-то потом сделаем» (Кудрин). Так можно рассуждать, когда речь идет о собственном бизнесе, куда ты вкладываешь свои деньги. Но не о кино, на которое выделены государственные деньги. И тем более не о кино вообще. Я слышу, как театральные режиссеры после закрытой премьеры в спешном порядке вносят изменения в спектакль, чтобы улучшить его. Однако кино делается один раз и навсегда, либо мы получаем шедевр, который смотрят поколениями, либо плевок в вечность, который оказывается заодно и плевком в душу твоему же народу.
Дело лишь в том, что в невольном каламбуре «Учитель — художник» сокрыта вся горечь нашего кино: Художники зачастую так и не стали учителями, зато учителя претендуют на то, чтобы быть художниками.
