 |
| David Hockney, In Memoriam Cecchino Bracci |
In 1544, a handsome 15-year-old boy named Cecchino (Francesco) Bracci died, leaving his uncle Luigi del Riccio shattered. At the time Luigi was a close friend and counsellor to Michelangelo Buonarotti, whom he kindly asked to execute a tomb for Cecchino and compose an epitaph.
I was reading a book by Sigmund Freud recently, and the Austrian narrated a story of how a young scientist asked him to review his work. Freud agreed; however, he couldn’t force himself to do it; eventually, he accepted that he didn’t actually want to do the review, and excused himself from the task.
Believe it or not, in 1540s in Italy Michelangelo was in the exact Freud’s position. He barely knew the boy, and it turned out that, in spite of his famous beauty, Cecchino never sat for a portrait. The only source of knowledge and inspiration was supposed to be Cecchino’s uncle, Luigi.
 |
| Michelangelo’s autograph of the epitaphs |
A kind soul as it seems, Michelangelo took to the job. Luigi sent generous hampers to feed a rather indifferent Muse, which gifts the artist sometimes acknowledged in the draft epitaphs and sketches he’d sent back to del Riccio. Indeed, the texts we have demonstrate the hard times Michelangelo could have when the subject failed to ignite his poetic flame. Even the words stumble, and the lack of acquaintance with the boy fully manifests itself. Several months and almost fifty epitaphs later, Michelangelo pulled out from the job. And yet, in 1545 he’d sent Luigi a beautiful sonnet. It is a short study of the poet labour’s lost, with a beautiful ending that actually re-interprets one of the draft epitaphs, pointing out to the fact that it is a lover who preserves the image of the beloved. In spite of what we know of the Renaissance homoerotism, and Michelangelo’s in particular, I insist that Love here needs to be understood as a pure affection, not a hint at any sexual interest.
 |
| The tomb (image: Wikipedia) |
The tomb was eventually made by another artist and can be seen at the church dell’Aracoeli in Rome. In 1962, David Hockney painted In Memoriam Cecchino Bracchi. This post also includes the sketches by Michelangelo that were eventually used as the basis for the tomb. The final epitaph was composed in Latin.
 |
| Drafts (image: Michelangelo.ru) |
 |
| Drafts (image: Michelangelo.ru) |
The Russian poet Andrei Voznesensky also translated two of the epitaphs on the death of Cecchino. I guess the interest in this series of epitaphs lies in several facts. The genre of an epitaph is unique in itself, and when a famous artist-cum-poet composes the whopping 42 quatrains, it does attract attention. Cecchino’s death devastated «the whole of Rome», according to his uncle, although the age at which the boy died was likely the main reason. And even though Michelangelo’s pen and Muse refused to work together, he nonetheless appears to have been excited at the opportunity to explore one of the favourite themes of the early Baroque poetry, namely vanitas and preference given to the other life.
I didn’t try to translate the epitaphs. Yet back in 2008, when I discovered the 1545 sonnet, it captivated me so that I had to translate it. I must admit, I fully experienced Michelangelo’s own hardships, it was the first time I was translating from Italian, and as always before my task was to try and preserve the original rhythm and melody in the Russian translation. I was, however, satisfied with the result. It is included below, together with the English translation by John Addington Symonds.
In 2013 my Russian translation was awarded the First Diploma in the «Poetry» nomination in Music in Translation competition.
Michelangelo Buonarotti — Sulla morte di Cecchino Bracci
A pena prima aperti gli vidd’io
i suo begli occhi in questa fragil vita,
che, chiusi el dì dell’ultima partita,
gli aperse in cielo a contemplare Dio.
Conosco e piango, e non fu l’error mio,
col cor sì tardi a lor beltà gradita,
ma di morte anzi tempo, ond’è sparita
a voi non già, m’al mie ’rdente desio.
Dunche, Luigi, a far l’unica forma
di Cecchin, di ch’i’ parlo, in pietra viva etterna,
or ch’è già terra qui tra noi,
se l’un nell’altro amante si trasforma,
po’ che sanz’essa l’arte non v’arriva,
convien che per far lui ritragga voi.
John Addington Symonds — English Translation
Scarce had I seen for the first time his eyes,
Which to your living eyes were life and light,
When, closed at last in death’s injurious night,
He opened them on God in Paradise.
I know it, and I weep — too late made wise:
Yet was the fault not mine; for death’s fell spite
Robbed my desire of that supreme delight
Which in your better memory never dies.
Therefore, Luigi, if the task be mine
To make unique Cecchino smile in stone
For ever, now that earth hath made him dim,
If the beloved within the lover shine,
Since art without him cannot work alone,
You must I carve to tell the world of him.
Julia Shuvalova — Russian Translation
Я только раз взглянул в глаза того,
В чьем взоре ты черпал и жизнь, и свет,
Как в вечном сне он их сомкнул, чтоб впредь
Смотреть в раю на Бога самого.
Как глуп я был! И плачу оттого!
Но, право же, моей вины в том нет.
А ты хранишь вовеки счастья след,
Хотя бы Смерть и унесла его.
Луиджи, просишь ты: пусть сохранит
От тлена несравненную улыбку
Чеккино мой прославленный резец.
Но любящий любимого творит,
И, раз уж Муз дела идут не шибко,
Тебя мне должно взять за образец.
October 2008
На русском
В июне 1544 г. в Риме умер юный Франческо (Чеккино) Браччи, племянник поэта Луиджи дель Риччо. Луиджи, хорошо знакомый с Микеланджело, обратился к поэту-художнику с просьбой создать надгробие для мраморного памятника Чеккино, а также написать текст эпитафии. Микеланджело согласился. До нас, действительно, дошли четыре эпитафии. Однако ни одна из них не украсила надгробие Чеккино, да и сам памятник, в конце концов, был успешно создан другим мастером.
Причина, по которой Микеланджело уклонился от исполнения договора, вероятнее всего изложена им самим в приведенном сонете. Вопреки тому, что можно прочесть в популярных статьях о глубине отношений Микеланджело и Чеккино, степень близости была невелика, что и подчеркивает первая строка сонета. Несмотря на то что Чеккино славился своей красотой, ни один художник, похоже, не соизволил запечатлеть его при жизни. Переводы нескольких набросков эпитафий, сделанные А. М. Эфросом, демонстрируют бесплодные усилия пера Микеланджело, которое дель Риччо изо всех сил старался подпитать — в прямом смысле этого слова:
Здесь рок послал безвременный мне сон,
Но я не мертв, хоть и опущен в землю:
Я жив в тебе, чьим сетованьям внемлю,
За то, что в друге друг отображен.
— Не хотел посылать вам это, потому что скверно вышло,
но форели и трюфели одолели бы и само небо. Вверяю себя вам.
К благой судьбе я смертью приведен:
Бог не желал меня увидеть старым,
И так как рок не властен большим даром,
Все, кроме смерти, было б мне в урон.
— Теперь, когда обещание пятнадцати надписей выполнено,
я больше уже не повинен вам ими, разве что придут
они из рая, где он пребывает.
Рисовать эскиз надгробия оказалось еще тяжелее: «Посылаю вам с запиской дыни, рисунка же пока нет, но я изготовлю его непременно со всем искусством, на какое способен». И однако же искусства было мало:
Чеккино — в жизни, ныне — я у Бога,
Мирской на миг, небесный навсегда;
Счастливая вела меня звезда:
Где стольким в смерть, мне в жизнь была дорога.
— Так как поэзия этой ночью молчала, посылаю вам
четыре надписи, за три пряника скряги и вверяю себя
вам.
Андрей Вознесенский также перевел две из этих эпитафий:
Я счастлив, что я умер молодым.
Земные муки — хуже, чем могила.
Навеки смерть меня освободила
и сделалась бессмертием моим.
Я умер, подчинившись естеству.
Но тыщи дум в моей душе вмещались.
Одна на них погасла — что за малость?!
Я в тысячах оставшихся живу.
Проведя не один месяц в творческих муках, Микеланджело отклонил заказ дель Риччо. Но в 1545 г. написал для него вышеприведенный сонет. При отсутствии каких-либо изображений юноши, Луиджи, как любящий дядя и воспитатель, для которого смерть Чеккино явилась тяжелым ударом, мог бы единственным «источником» вдохновения для художника. На это и намекает Микеланджело, с присущими его веку изяществом и легким юмором предлагая изваять самого дель Риччо, дабы сохранить в веках память о Чеккино. Одновременно в этом сонете сходятся многие темы, поднятые Микеланджело в черновых вариантах эпитафий, в частности, в этих строках: «Я жив в тебе, чьим сетованьям внемлю, за то, что в друге друг отображен».
История жизни и смерти Чеккино Браччи, о которой известно ровно столько, сколько можно извлечь из этих коротких посланий Микеланджело, послужила источником вдохновения для английского художника Дэвида Хокни (In Memoriam Cecchino Bracci, 1962).
В 2013 г. за перевод этого сонета я получила диплом I степени в номинации «Поэзия» на международном конкурсе перевода «Музыка перевода».
