Сейчас, когда я в Москве, мне проще писать о своей доманкунианской театральной жизни. Она была невероятно насыщенной. Впервые я пришла в театр в Ярославле. Мне было три с половиной года, это был театр марионеток, и я смотрела постановку «Кыцык и мыцык«. Ее потом показывали иногда в передаче «Спокойной ночи, малыши».
Затем, кажется, в 5 лет, мама привела меня в Театр Кукол на постановку «Все мыши любят сыр». В Театре Оперетты я побывала в 1989 г., сразу на «Королеве чардаша». Мне повезло: Сильву пела Светлана Варгузова. Я рассказывала о «Шейлоке» в театре Et Cetera, когда он еще располагался на Новом Арбате, где я сидела в первом ряду, и куда также пришла тогдашняя завкафедрой иностранных языков истфака МГУ, читавшая нам спецкурс по теории и практике перевода с французского. Рогволд Суховерко буквально идет со мной по жизни, с пьесы «Дороже жемчуга и злата» по мотивам сказок Андерсена; это был детский спектакль на сцене «Современника».
Я хотела бы рассказывать об этих постановках. Какие-то из них уже сняты с репертуара; с нами нет некоторых артистов, кого мне действительно повезло увидеть. Но я начну с истории о пьесе, которую я смотрела в театре им. Моссовета. Когда я осознала, что здесь же давали в течение многих лет рок-оперу «Иисус Христос Суперзвезда» в постановке Сергея Проханова, я полюбила этот театр еще больше. Чуть позже я осознала еще, что здесь же играли Фаина Георгиевна Раневская и Ростислав Янович Плятт.
Дабы не делать рассказы о моих театрах и увиденных пьесах слишком ностальгическими, с грустинкой, я решила начать с… июля 1999 года, когда я пошла в театр им. Моссовета смотреть скандальную тогда пьесу «Саломея» в постановке Романа Виктюка. О! Как я готовилась! Не помню, какую роль в таком отношении играла фигура Виктюка, а вот биография и творчество Оскара Уайльда, которыми я в тот момент зачитывалась, — огромную.
На спектакль я брала два билета, но в итоге пришла в театр одна, а билет продала какой-то даме, которая очень хотела попасть «на Виктюка». Уже сидя в зале, я подумала, что это совсем неплохо, что другой человек не смог присоединиться: меня угораздило взять билеты по разные стороны прохода. Мы все равно не сидели бы вместе.
Об уровне и популярности постановки говорит хотя бы то, что спектакль до сих пор не сходит со сцены. Думается, ни декорации, ни пластика, ни интерпретация истории уже не повергают никого в ужас или в недоумение. Именно на этом спектакле я впервые приобрела до тех пор невиданный по дизайну и оформлению программный буклет. Он был весь проиллюстрирован гравюрами Обри Бёрдслея, что неудивительно: современник Уайльда, Бёрдслей иллюстрировал издание «Саломеи», и его творчество, несомненно, вдохновляло и Виктюка, и художника по костюмам, и гримера.
Самым пикантным в спектакле было то, что Саломею играл мужчина. Дмитрий Бозин с его танцем у самого края сцены регулярно производил фурор. Этот «гвоздь» пьесы обсуждался в печати, большей частью в связи с откровенными одеждами Саломеи-которая-есть-мужчина. Поговаривали, что иногда можно было увидеть нечто, так сказать, запретное….
Чего ожидать от досужих журналистов? Но если вы думаете, что сей вопрос занимал только журналистские мозги, позвольте вас разубедить. Когда начался танец Саломеи и прекрасно сложенный Дмитрий Бозин приблизился к краю сцены, я заметила, что несколько зрителей поднесли к глазам бинокли. Я была без бинокля и без очков, поэтому наслаждалась пластикой актера…, когда почувствовала чье-то дыхание у себя на затылке. Повинуясь неясному импульсу, я чуть подалась в сторону, приоткрывая «вид». Заодно у меня появилась возможность бросить взгляд за левое плечо. Позади меня сидели две женщины.
Ближе к середине танца дама подалась назад, и дальше я услышала приглушенный диалог:
Первая женщина (с явным любопытством): Ну, что, там действительно что-то видно?
Вторая женщина (с ноткой разочарования в голосе): Да нет, как-то ничего, но мы еще так далеко сидим…
Я осталась под огромным впечатлением от постановки, еще усерднее стала читать Уайльда, но именно с этого визита в театр начались мои посещения пьес в одиночку. Не то что я не люблю компании и откажусь пойти вместе с кем-то. Но «Саломея» Романа Виктюка, с ее необычностью, яркостью, вызовом вкусам и традициям, открыла для меня другой театр, недетский, недневной, нерусский, мировой, во всех смыслах этого слова. И все это время, что я вспоминаю об этой пьесе, я не перестаю благодарить того несостоявшегося спутника за то, что он уехал отдыхать и оставил меня наедине с такой мощной стихией…