Юлия Шувалова — Как я переводил Шекспира

-1-

Однажды я попробовал себя в новом качестве – литературовед-переводчик. Маленькое издательство предложило мне перевести шекспировского «Гамлета» заново, от чего я, скажу сразу, не отказался. И сел переводить. Времени мне было дано пару месяцев, но работа спорилась, и уже через три недели я сел за статью к новому переводу. Редакция просила внести «новое дыхание» в традицию подобных статей, чем я с рвением и занялся.

Итак, начал я статью с того, что изложил все известные факты о жизни Шекспира, включая упоминание о том, что, возможно, он был гомосексуалистом и плагиатором. Затем, чтобы сделать это беллетристическое повествование чуть более серьезным, я стал писать о философии шекспировских пьес, о характере главных героев «Гамлета», о самом Гамлете, о Дании времен Гамлета и Англии времен Шекспира, и прочая, и прочая. Короче говоря, еще через две недели я написал и это, и таким образом, закончил работу раньше срока и отвез в редакцию. Там на меня удивленно взглянули и пригласили зайти через неделю.

Я пришел в редакцию ранним утром, когда солнце едва поднялось над воображаемой линией горизонта и стало похожим на нечто естественное для зимнего ландшафта. Я пешком взлетел на второй этаж и, увидев в приемной еще троих человек, плюхнулся в кресло и стал ждать. Наконец, часа через два, кожаная, тяжеленная дверь с заклепками открылась, и голова секретарши, с волосами, напомнившими мамину лапшу, пригласила меня зайти.

 

Я зашел. За огромным столом у окна сидела маленькая на вид женщина и читала какую-то книгу. Она даже не посмотрела на меня.

— Вы переводили Шекспира? – спросила она.

— Я, то есть да, — ответил я.

— Садитесь, — сухо сказала она, и тут я впервые подумал, что, наверное, перевод был плох.

— Как вам понравился мой перевод? – спросил я, слегка елозя на стуле.

Она как-то странно взглянула на меня из-под очков и ничего не ответила, а только поджала губы.

— Юноша, — произнесла она, — вы учились переводить?

— Нет, — ответил я звонко.

— А чему это вы радуетесь? – спросила она. – Не учась, беретесь делать, а потом думаете, что на вас лавры посыплются. Никогда такого не было.

— А как же мировая литература? Ведь там многие тоже не учились, а ведь переводили же.

— Ну, еще на что-нибудь замахнитесь, — отрезала она и достала откуда-то из-под груды бумаг мою папку.

— Юноша, — продолжала она, — вам не хватает понимания того, что сейчас актуально. Вот вы пишете: «Шекспир был плагиатором». Это и так все знают, уже в его времена знали, а вы пишете так, словно открыли истину для себя и всех остальных. Ни одна фраза не должна быть голословной. Шекспир был плагиатором – так это надо подтвердить. Надо дать понять всем: то, что вы перевели, и Шекспир – это не одно и тоже.

Она ничего не говорила про перевод, а только критиковала статью. Мне стало почти обидно: статья мне нравилась.

— Каким же образом мне это дать понять? Что, может поговорить с самим классиком? Или придумать что-то за него?

— Не смейте профанировать наше с вами ремесло! – гневно воскликнула женщина, и ее пышная грудь, словно штормовая волна, колыхнулась над столом. – Надо понимать, что нужно вырабатывать новые подходы. Вот и выработайте. Поищите по тексту пьесы слова, может, они вас натолкнут на какую-нибудь мысль.

 

-2-

Спустя четыре недели я принес в редакцию новую статью. Потянулись новые дни ожидания, и я решил развеяться и собрался уехать на деревню к другу. В момент, когда я с нежностью упаковывал свитера, зазвонил телефон. Предчувствие меня не обмануло: звонили из издательства.

Незнакомый бас на том конце провода сообщил, что он новый глава «заведения», и что я должен прийти к нему немедленно, если хочу продолжать свой путь в литературе. Я не посмел ослушаться, и уже через полтора часа стоял перед дверью в кабинет нового главы. На мне были джинсы и старый, но приличный свитер.

Войдя, я почувствовал, что меня оценивают. Я ощутил себя лошадью: вот где сюжет для рассказа! Человек, сидевший за большим столом с мраморной столешницей, казалось, так и ждал, когда я открою рот, чтобы проверить наличие и количество зубов. Он начал неторопливо, но очень угнетающе.

— Вы, я слышал, непрофессионал?

«Опять!» – подумал я, а вслух сказал: — Да, это так.

Он кивнул головой.

— Вот что, молодой человек, вы должны усвоить себе одну вещь. Нельзя писать о том, чего не было.

— Да бог с Вами! – попробовал отшутиться я. – Все только и пишут о том, чего не было. Если бы писали правду о том, что было или что есть, никто бы и читать не стал.

Он насупил брови. Брови у него были мохнатые, но причесанные.

— Так вот, — продолжал он, словно и не услышав моего ответа, — как новый глава издательства, я почитал, что там у нас выпускают. Дошел до вашего… кхе-кхе… художества. Кхе-кхе. И что же я здесь читаю? Страница 10: вы расписываете, каким гомиком мог быть Шекспир. Вот уж это, — и он перегнулся через стол, — никому не интересно. Все там ваши выдумки про сократовских мальчиков, — кому они нужны, ну? Неважно, с кем спал этот актерчик. Может, он вообще не спал. Ел, пил и играл. И не спал. – И он захихикал над собственной шуткой. Я ответил вымученной улыбкой.

— А это, на странице 18, уже вообще никуда не годно. Кого интересует, был Шекспир плагиатором или нет? Может, вашего соседа? Или старушек у подъезда? Или вашу собаку?

Мой сосед любил хорошо выпить и мало закусить, старушек у подъезда Шекспир заинтересовал бы разве что как сосед, а моя собака – милейшее существо – тихо лизнула бы мою руку, виновато глядя в глаза. Уж ей-то никогда было не узнать, кто такой Шекспир. Шекспир решительно никого не интересовал.

— Ну, и последнее. Заключение, страница 25: «Бесспорно, Шекспир – это классика мировой литературы, и кто бы ни писал под этим звучным псевдонимом, нам остается лишь признать его истинным мастером слова, гением, намного опередившим свою эпоху». Во-первых, это не стиль, так писать нельзя, слишком это старо. Во-вторых, вы должны своей статьей внушать человеку спокойствие, а вы взяли, назвали Шекспира гением – и у человека опустились руки. Ясно? В-третьих…

Я наконец решил подать голос:

— Но меня попросили переписать статью, сказали, что я должен развенчать образ Шекспира.

— Что и когда вам сказали – это вообще разговор особый. Я и первый ваш опус читал – еще хуже, чем этот. Но вот мы и подошли к самому главному. – Он немного отдышался. – Ваша главная проблема в том, что вы не чувствуете время. Вы его не чувствуете, понимаете? Вы написали 25 страниц о том, какой Шекспир был из себя гомосексуалист, плагиатор, наркоман, всякую ерунду про его жену и детей. Но вы самого главного не написали, — и тут он довольно вытянулся в кресле. – Вы написали о Шекспире так, будто он был, но главное-то в том и состоит, что его не было. И это вы должны были показать. А вы не показали.

Я тихо сидел, сложа руки на коленях, и смотрел, как движется линия внутри зеленого мрамора – налево, прямо, направо, ее пересекает другая, создается сложный узор.

— А как же его творческое наследие? – спросил я, продолжая сосредоточенно взирать на мрамор.

— А это надо воспринимать абстрактно, молодой человек. Вы ведь не думаете, что Геродот – тоже личность сомнительной историчности – сам писал свои книжки, которые читают теперь только интеллигенты и историки? Так вот и ваша задача состояла в том, чтобы показать: не было Шекспира.

— Но трубки?

— Подложили.

— А пьесы?

— Написали.

— Портреты нарисовали, почерк выдумали… — я был совершенно сбит с толку. – Кому же это было нужно?

— Это не наше дело. Понимаете, наша с вами главная задача состоит в том, чтобы научить человека не сдаваться перед лицом гения. Надо приучить его к мысли, что Шекспир и иже с ним – это вчерашний день. Внушить людям, что эти фигуры – всего лишь тени, и что их нечего бояться. Главное сегодня – упорство, рвение, отсутствие страха. Я надеюсь, я понятно выражаюсь. И вы своей статьей должны были утвердить в людях мысль, что «Гамлет» или «Ромео и Джульетта» — это старая-старая сказка, которую напишет каждый дурак, потому что только у дурака в голове родится такой сюжет. Эти вещи не для нашего дня, а ценно, как мы с вами, конечно же, знаем, — он собрал пальцем правой руки воображаемую пыль с края столешницы, — только то, что полезно нам сегодня. Вот это вы и должны показать. Перепишите, — и на этом он закончил свой урок.

 

-3-

Я вышел из издательства и в прострации отправился куда глаза глядят. Глаза глядели куда-то в прошлое, и я силился понять, почему, если Шекспира не было, мы продолжаем его так называть? И не мог найти ответа. Монолог главы меня тоже не убеждал. Ведь «Гамлет» пользовался популярностью в кино, правда, в кабинете я забыл об этом напомнить. В любом случае, мне явно чего-то не хватало в голове, чтобы постичь ход мысли издателя.

На Гоголевском бульваре я присел на скамейку. Мне было грустно. Стоял январь, снег засыпал все дороги и высился сугробами вдоль фасадов домов, в воздухе замерзали гудение автомашин, мягкий шорох троллейбусов, голоса прохожих, простуженное чириканье птиц. Я сидел и даже переживал немного оттого, что не курю.

Я засмотрелся куда-то, когда неожиданно почувствовал, что кто-то опустился на скамейку рядом со мной. Я повернулся и обомлел: рядом со мной сидел… Шекспир. Он был чем-то похож на многие свои портреты, но было и что-то, что ни один портрет не передал. Ближайший фонарь неожиданно погас, так что я даже не мог разглядеть, во что он был одет.

Я встряхнул головой, но он никуда не исчез, все так же продолжал сидеть рядом со мной и, кажется, никуда не собирался уходить. Тогда, на свой страх и риск, я спросил:

— Извините, вы – Шекспир?

И человек печально качнул головой с вытянутым лбом и произнес:

— Да. Но вам совсем недавно сказали, что меня не было.

— Да? — оторопев, произнес я, одновременно изучая его лицо: вдруг это был пациент больницы… ну, вы знаете.

— Да, вам сказали, что меня не было, а между тем это почти правда, потому что вместо того Шекспира, которого представляете себе вы, был я.

— То есть вы не Шекспир? – уточняюще спросил я.

— Нет, я Шекспир.

— А тогда почему вы говорите, что вас не было, если вы есть?

— А я и не сказал, что я был. – Кажется, он действительно сбежал из одного известного места. – Шекспира не было.

— А кто же был? – спросил я все более подозрительным тоном.

Шекспир выдержал длинную, театральную паузу и спокойно произнес:

— Человек.

У меня разом опустились и руки, и голова.

— Боже мой! – безнадежно засмеялся я. – За что мне это все?! Вначале одни говорят: недостаточно критики в оценках. Потом другие выговаривают за то, что я пишу о Шекспире так, будто он был, а на самом деле его не было. И вот наконец я встречаю вас, и вы говорите, что вы Шекспир, но что вас не было. – Я повернулся к нему: — Скажите, что все это значит? Почему вас не было, если вы есть? И что в таком случае должен писать я?

Человек, похожий на Шекспира, покачал головой.

— Понимаете, — начал он, — есть люди, всю свою жизнь вынужденные нести крест, избавиться от которого они не в состоянии. В мое время это называлось уподоблением Христу. Впрочем, много воды утекло с тех пор, не все хотят уподобляться, однако и крест перестал быть деревянным.

Я усмехнулся, но ничего не сказал.

— Ее Величество и мои современники сочли бы меня преступником за то, что я скажу, но дело отнюдь не в Христе. Друг мой, некоторые люди просто не могут сбросить некое бремя, даже если бы у них появилась такая возможность. В этом для них подчас скрывается некая прелесть, так жизнь из обыденности становится загадкой, наполняется смыслом. И сколь бы тяжелым ни был этот крест, люди все равно его несут, ибо без него они были бы похожи на всех остальных, кто остался без ноши.

— Стало быть, ваш гений – это ваш крест? – уточнил я.

— О, в мое время мы не называли это гением, мы гордились тем, что находимся в тени великих предков. Поверьте, не было большей радости, чем сознавать это. Писали все, и я не могу утверждать, что двигало нами: то, что вы называете талантом, или восторг, который мы испытывали, читая греков, латинян и итальянцев, жажда почувствовать себя причастным этому великому богатству слова. Мой крест – это слава моего имени, но я над ним уже не властен. Возможно, Господь и наделил меня талантом, но моя слава — это то, что искушает и вводит в заблуждение людей.

— Но все-таки, — подступил я снова, — вы – Шекспир или нет?

Человек с вытянутым лбом задумался.

— Если я скажу «да», вы станете задавать вопросы, на которые я не могу или не желаю отвечать. А если скажу «нет», то окончательно повергну вас в смятение. Что же мне ответить?

— Как вам это понравится, — сострил я.

Он расхохотался тихим, частым смехом.

— Послушайте, — наконец обратился он ко мне, — не все ли вам равно? Человеку свойственно сомневаться. Скажи вы, что Шекспира не было, — и вмиг поднимется армия тех, кто в каждой пылинке в моем кабинете будет искать доказательства моего существования. Скажи вы, что Шекспир не сам писал свои пьесы, — на вас с острыми шпагами выйдут все, кто будет доказывать, что автор – именно я.

— А это правда, что вы курили и занимались…, — и тут я покраснел, а мой собеседник невозмутимо продолжал:

— Вы ничего не докажете тем, кто не был рожден живописцем. Игру воображения они принимают за влечения плоти и всячески стараются ее вытащить на свет божий. А истинные влечения проходят мимо них, незамеченные.

— Но вы так и не ответили мне, — я упорно цеплялся к человеку на скамейке, — вы сами – Шекспир?

Он устало вздохнул и опустил глаза долу.

— Шекспир ли я? Странно, что вы меня спрашиваете. В ваше время ведь считают, что даже птица на ветке – это совсем не птица, а то, что вы хотите вместо нее видеть. Так же и я. Вам кажется, что я – это я, потому что вы видели мои портреты, однако груз знаний заставляет вас сомневаться в моем существовании. И потом, с чего бы мне вдруг появиться в вашем городе? А что подумают те, кто никогда в жизни меня не видел и не читал? Для них я самый обычный человек. Да я и есть такой человек. И только мой крест – вот что делает из меня Шекспира.

— И что же я должен теперь думать? – пробормотал я, переводя взгляд на носки своих ботинок.

— Как вам это понравится, — с улыбкой ответил человек.

-4-

Я вновь перевел взгляд на Шекспира, но вместо него я в оцепенении глядел на сморщенную старушку. Не вполне сознавая, что происходит, я прошептал:

— Это вы? –

на что старушка удивленно отпрянула. Тут я понял, что наваждение закончилось. Я встал и быстро зашагал прочь.

Я вышел к Арбатской площади. Здесь ярко горели фонари, стеной шел снег, я облокотился о постамент памятника Гоголю и наблюдал, как люди перебегают дорогу перед автомобилями, торопясь домой. У кого из них был крест? Кто из них был Шекспиром или мог бы им стать? Или, может, гении существуют только в нашем воображении, а так это просто обычные люди? Я не знал. Если это обычные люди, тогда почему я должен спасать от них тысячи других обычных людей? Мысли путались, вопросы падали один на другой, словно снежинки, сугроб в моем мозгу рос, и я наконец ощутил холод. Я повернул обратно и направился к метро через весь бульвар, загребая носками ботинок снег.

Неожиданно мимо меня скользнула тень, какой-то мальчишка с книжкой в руке. Он вынырнул у меня из-за спины и едва ли не вскачь пустился по заснеженному бульвару. Книжка его была зачитанная, из нее даже вылетел листок, и я поднял его с земли. В тусклом свете залепленных снегом фонарей я разобрал монолог Гамлета.

Август 2002 года